Для Романа Куца старообрядчество — это семейное, а для его родителей — нет. Роме было два года, когда они крестились. До этого отец не обращался к религии. Но однажды уверовал, что Бог есть и встал на путь логического измышления, став старовером. Растили сына уже по православным законам: соблюдали посты, ходили в храм по воскресеньям. Именно там у Романа появились единомышленники, друзья, с которыми он дружит до сих пор.
«Те ребята, с которыми виделись во дворе или в школе — с ними почему-то дружить особо не получалось. Думаю, это из-за того, что я рос в православной среде, и все остальное было для меня уже как-то чуждо», — говорит он.
В барнаульской школе Рома был таким же, как все. Конечно, задавали вопросы, почему он не ест в столовой — в пост нельзя было есть мясо, и он брал с собой яблоки. Приходилось говорить, что это специальная диета.
«Наверное, действительно был какой-то страх раскрыть свою приверженность к определенной культуре. Я знал, что если дать повод, то за него зацепятся и начнут спрашивать, — вспоминает он. — А для меня тогда это было страшно — вопросы. Я не могу утверждать точно — уже плохо все помню, но как-то меня спросили, верю ли я в Бога. Тогда я ответил, что нет. Конечно, это был неосознанный ответ, это был ответ, чтобы от меня отстали. Сейчас я понимаю, что христианин должен быть готов отдать свою жизнь за ответ „да“».
В старшей школе одноклассники стали уже более осознанно спрашивать, почему Рома не ест в столовой, почему отец с бородой, а мать постоянно носит платок. Тогда он отвечал, что да, действительно, он православный и ходит в храм. Находились те, кто сочувствовал, а те, кто не принимал, все равно относились к его выбору с уважением.
«Били за другое. Как-то раз я выиграл олимпиады школьного этапа по всем предметам: математика, физика, химия, биология, экология. Какие там еще предметы есть? Меня просто все собрались и поколотили. Не то, чтобы поколотили. Скорее, пытались унизить. В общем, это больше вредило, чем то, что я верующий и ни с кем не дружу», — говорит Куц.
Роман думает, что подросток в переходном возрасте часто теряет веру в Бога: «Как было со мной? Мне 14. Мама будит меня со словами: „Просыпайся, поехали в храм“. Для четырнадцатилетнего школьника в 7 утра это было довольно сложное действие. Я ответил: „Мам, я не поеду“. То есть мыслей о том, что лень — это большой грех, который я совершаю, их не было. Мама в этом плане особо не наседала. Я лежу дальше и думаю: „Я же не увижу своих друзей!“ Минут за 15 я собираюсь и еду. И так воскресенье за воскресеньем — я встречаюсь со своими друзьями, пою на клиросе. Не будь у меня друзей в церкви, я бы, возможно, не приобщился [к религии]».
Старовер знакомит меня со своим другом — Михаилом. Он руководит церковным хором Старообрядческого собора Рождества Пресвятой Богородицы, где практикуется древняя старообрядческая традиция — знаменное пение.
В соборе — никого. Мы общаемся шепотом, время от времени слышен лишь шорох одежды прихожанок. Они соскребают с напольных подсвечников оставшийся после службы воск, моют полы и периодически крестятся. Мужчины считают, что в церковном пении есть «влияние европейских ценностей», что может идти во вред религиозной идентичности.
«Знаменный распев — трансформированное византийское пение, которое строилось по естественному ладу. И если византийское пение — оно распевное, то знаменное — более топорное, так как мы живем на северах. Здесь люди более суровые, мужественные, что ли. Знаменное пение — это наша жемчужина, которую мы храним до сих пор. А минорно-мажорное пение никониан — партес (партесное пение) было заимствовано из Европы. Это музыка, рассчитанная на низменные чувства человека, — рассказывает Михаил. — Они вводят ее для услаждения человеческого слуха, как на концерте. Почему это происходит? Царя Алексея Михайловича обучали учителя с Европы, и самое главное: ему уже пел партесный хор! Это все тщательно скрывалось. То есть впитывание европейских ценностей, которые никаким образом не относятся к составляющим русской идентичности, началось в самом раннем возрасте. И вот когда он берет к себе в помощники патриарха Никона. Никон искал славы, поэтому поддержал ввод в церковь западных ценностей».
Роман в ответ заявляет, что эти веяния призваны сделать службу проще и облегчить для прихожан некоторые обряды.
Через пару дней мы встречаемся с Романом в общежитии. В маленькой комнатке на несколько квадратных метров он живет, учится и молится. На полке над кроватью стоят тома Нового завета, Каноники, святая вода. Тут же — вышитый узором старообрядческий пояс, церквушка, которую Роман сам смастерил из спичек, распятие и веточка вербы. Под полкой лежит подрушник — специальный коврик для земных поклонов.
На люстре с несколькими плафонами Роман с помощью карандашей иногда тренируется звонить. Стены украшены грамотами — за достижения и в религии, и в науке.
Садимся пить чай. В тарелочках аккуратно нарезаны банан, яблоко и апельсин. Роман достает из холодильника облепиховое варенье, банка которого специально заготовлена для великопостного стола. Он рассказывает, как в один из студенческих вечеров под гитару пели «Кукушку» Цоя. Он не знал слов, поэтому молчал. Позже Роман признался ребятам, что не знает ни этой песни, ни ее исполнителя.
«Я вообще думал, что он жив. Оказалось, умер. Все продолжали удивляться: „Цой, Цой, ну это же Цой!“. Признаюсь: мне было интересно с нуля изучать эту культуру», — рассказывает Куц.
Однажды Роман ехал из Новокузнецка ночью на попутке. Это был грузовик: «Вообще-то очень хотелось спать. А этот водитель, достаточно молодой, слушал всякий там русский рэп. Еще помню, брелок у него очень неприличный болтался. Так вот, в ту ночь я впитал ненависть к русскому рэпу. Мне казалось, что слова и словосочетания из этих песен чужды не только мне лично, но и всему, что когда-либо существовало на свете. Думал: если я смогу уснуть под такого рода музыку, значит, мой организм способен на все! И это я еще с общажной подготовкой: сон со включенным светом и шумными соседями. Не уснул».
На книжной полке стоят романы Достоевского. Кое-где видны закладки.
«Еще в школе я понял, что Достоевский — это не хухры-мухры. Может быть, на подсознательном уровне у меня был запрос на такую реалистичную философию: путь человека, страдания, — рассказывает Роман. — Кстати, Достоевский много пишет о религии: он за православие, против католичества, и через его произведения красной нитью проходит тема старообрядчества. Но близок мне писатель даже не поэтому. Мне близка именно какая-то общая мысль».
Мне казалось, что слова из этих песен чужды не только мне лично, но и всему, что когда-либо существовало на свете
Чай почти допит. Роман предлагает налить еще и постоянно напоминает о печенье. Идет второй час беседы, и постепенно мы переходим на личное: «Выбрав высшую цель, я стал ко всему относиться проще. Я думаю, все сводится к тому, что у человека в жизни неизбежно должна быть какая-то высшая цель, к тому же, недостижимая. Например, цель христианина — это спастись, спасти свою душу. При этом я считаю, что недостоин этого спасения. Протестанты, живущие за стенкой, говорят, что они уже спасены. То есть такой цели нет. А у меня есть. Мне нужно делать все, чтобы ее достигнуть. Прежде всего, каждый человек должен для себя решить: есть Бог или нет. Все остальное — вся остальная логика — приложится».
Роман считает, что все идет к концу мира. В старообрядчестве эта тема акцентирована, потому что все ждали катастрофу еще во время раскола. Физик-старовер объясняет: «Это же общехристианская тема — Иоанн Креститель еще при Христе говорил: „Приблизилось царствие небесное“. Мне кажется, что сейчас человечество близко к концу: оно вобрало в себя столько греха, то дальше невозможно существовать. Если рассмотреть библейскую историю, то так всегда и происходило. Переполненные грехом люди стираются с лица земли: потом, Вавилонская башня, Содом и Гоморра. Нельзя сказать, что это жестокость Бога, это его любовь. Он своих, грубо говоря, детей — тех, кто ему привержены, он их ограждает. По отношению к неверующим это не жестокость. Скорее, кара божья».
Роман убежден, что Библию невозможно понять ни с первого, ни со второго раза, поскольку с каждым прочтением она открывается с какой-то новой, незнакомой стороны.
«Сначала ты будешь ее читать как историю и удивляться вроде как нелогичным моментам, второй раз ты посмотришь на это как на связную, целостную историю. Потом ты начнешь делать выводы, — говорит он. — Следующий раз сформируешь эти выводы в конкретную систему советов — как нужно жить. А далее ты просто поймешь, зачем нужно все: зачем нужна эта книга, зачем нужны эти советы, зачем вообще нужен я. То есть каждый раз взгляд расширяется».
«Я никогда не рассматривал себя вне старообрядчества, потому что до моего взросления родители от всего меня ограждали, объясняя, что „другое плохо“, а после я уже сам другого не хотел. Хотя было интересно, почему мы не как все, почему не ходим в обычные православные храмы. Позже мне все объяснили. Я всегда знал, что вне старообрядчества я не спасусь. Я не говорю так про других, что они не спасутся. Я не могу судить, я не Бог. „Не судите, да не судимы будете“. Но сам для себя я судить могу.
Сейчас я наблюдаю рост числа атеистов. Хотя я бы их даже атеистами не назвал, потому что называю их невеждами. Атеист — это убежденный, все изучивший человек. А человек, который говорит: „Ты покажи мне Бога, и я уверую“ — это просто невежда. И так как растет процент атеистов, к религии в принципе стали обращаться меньше. Но, надо заметить, что из атеизма люди иногда переходят в веру. Очень часто приходящие к нам — они из РПЦ, но не коренные православные. Другой поток — коренные староверы, которые забыли свои корни.
Любое меньшинство, которое живет среди большинства, оно изолируется — мы даже браки стараемся заключать только между своими, пытаемся сохранять одежду, культуру. Так ведет себя любое меньшинство, самый яркий пример — национальное. И человеку извне сложно в это меньшинство попасть морально — вокруг как будто находится забор. А РПЦ не является меньшинством, поэтому это самый очевидный путь для развития религиозной мысли в русском человеке.
Захожане у нас не задерживаются. Я не знаю ни одного человека, который бы случайно зашел в наш старообрядческий собор, заинтересовался этой верой и в ней остался. Нужна, в первую очередь, историческая грамотность и доверие: „Если это исторично, значит, это более правильно“. Традиционный образ мысли».
Через несколько дней мы встретились у Романа на работе, в лаборатории дифракционной оптики в одном из институтов Академгородка. Здесь под его руководством практикуются студенты: они что-то собирают, разбирают и записывают. Роман долго растолковывал, чем же именно он здесь занимается, но затем «перевел все на гуманитарный язык»: «Работаю с лазерочками, линзочками, схемочки там собираю».
Роман, в лабораторных очках и перчатках, что-то писал лазером по пленке. И было совсем непонятно, как человек может совмещать в себе две настолько фундаментальных, но разных веры: в науку и в Бога. Но Куц все объяснил.
Молодой ученый придерживается Теории большого взрыва. И это уже большой вопрос, как его религиозное сознание совпадает с научно-физическим.
«Что такое Большой взрыв? Это лишь хорошо описанная теория. Наши результаты экспериментов ее подтверждают. О чем говорит теория Большого взрыва? О том, что все произошло из ничего в один момент времени. А о чем говорит теория креационизма? О том, что все произошло из ничего в один момент времени. В религиозной теории на веру принимается то, что было до, а в науке это не обсуждается. Но что было до? Наука даже не рассматривает, — говорит Куц. — Дальше. Теория эволюции Земли. Был бульон из молекул, испарялось-осаждалось, испарялось-осаждалось, тыры-пыры. Начали появляться сухие участки, потом появилась жизнь, жизнь начала засаждать сухие участки, далее — растения, потом человек. О чем говорит библия? „В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою“. Далее создал светило, создал сушу, гадов морских, растения, животных, и вот Бог создал человека. Ничего не напоминает?»
Работаю с лазерочками, линзочками, схемочки там собираю
Молодой физик пришел к следующему выводу: научное мировоззрение — это лишь то, как человеческий мозг видит проявление прошлого. А религиозное — это то, как людям можно было объяснить прошлое.
«То есть с одной стороны, мы с помощью науки сами сделали выводы, а с другой — все уже объяснено! И самое главное: это объяснение уже несет в себе тот факт, что человек не все может понять», — объясняет Роман. — Нам всегда говорили на физике, что у каждой теории есть свои границы применимости. Теория Ньютона, механика Галилея — наш мир подчиняется этим законам. Но как только ты меняешь параметр скорости на скорость, близкую скорости света, то этого становится недостаточно. И мы вновь приходим к тому, что если мы принимаем Бога, то получается, что все уже объяснено и все логично. Вот эта мысль».
Что-то в любом случае приходится принимать на веру, бездоказательно. Почему? Роман разводит руками: «Потому что мы люди! Мы как букашки, очень ограничены. Вот есть понятие «размерность пространства». Четвертая размерность — это время, и, согласно теории относительности, люди живут в четырех измерениях. Но для того, чтобы понять, что же такое Бог, давайте гипотетически спустим всю нашу вселенную на размерность ниже. Получится, что мы, люди, — это тараканы, которые бегают по плоскости, а Бог — это тогда существо трехмерное. Хотя, как мне кажется, у Бога нет конкретной размерности — он же абсолют. Ну так вот. Все эти тараканы — они его не видят. Но! У Бога есть тень, которая падает на эту плоскость, Бог может к чему-то прикоснуться. Вот такое условное, примитивное сравнение помогает понять то, что невозможно понять. В общем, если Бог четырехмерный, а мы, люди, трехмерные, то он нас видит как некую колбасу от момента рождения до момента смерти. Если эту колбасу разрезать, то получится человек в определенный момент времени. Бог это видит целостно, он видит всю нашу жизнь, сразу. А мы не видим. Поэтому для нас есть понятие «судьба», «свой выбор».
если Бог четырехмерный, а мы, люди, трехмерные, то он нас видит как некую колбасу от момента рождения до момента смерти
Многие вещи мы понять не можем. То же существо Бога. Православные христиане верят, что Бог — это Троица: Отец, Сын и Дух Святой. Но если очень грубыми словами, то Бог-отец — это мозг, Бог-сын — это то, как люди увидели Бога, а Святой Дух — это само действие Бога. Некоторые святые отцы приводят еще такое сравнение: Бог — он как солнце, у него есть свет, который мы видим, который все освещает, и где стоит преграда, там его нет. А есть тепло, которое этот свет несет. Но это все — одно солнце. Я, конечно, как физик понимаю, что это все о разном. Но если смотреть абстрагировано, то это все едино».
Атеисты, по мнению Романа, очень часто не учитывают самой простой вещи: верующий человек во что-то верит. То есть что-то люди просто принимают бездоказательно. «Если он что-то принимает бездоказательно, значит, оно уже нелогично. Вера — она нелогична. Скорость света в любой инерциальной системе отсчета равна скорости света. Она равна конкретному числу: три на десять в восьмой метров в секунду. Все. Мы, физики, принимаем это бездоказательно, это аксиома. Как-то логически это вывести — невозможно. Это наш фундамент — то, от чего мы все строим. И эта теория Эйнштейна также зиждется на аксиомах.
Мы, люди, даже не можем точно сказать, что такое время. Физики до сих пор не могут его охарактеризовать. Мы трехмерные существа, мы не можем выйти за наш трехмерный мир. А Бог — он умнее, это абсолют. Так вот, если этот атеист согласится принять что-то бездоказательно, то все сразу станет логичным».
Помню, в соборе одна прихожанка спросила у сторожа, где Вера и Люба. Тот ответил, что Вера ушла, а Любовь не приходила. Роман же пошутил: «Вера ушла, Надежда еще здесь, а Любовь и не приходила». Услышав это, церковный сторож возмутился: «Что же это ты говоришь? Все уходит, и все уйдет: и вера, и надежда. Все уйдет. Только любовь и останется. Только она и останется».
Татьяна Сибирцева, специально для Тайги.инфо