«Без адвоката человек надолго остается в безвыходном положении»: правозащитник и бывший заключенный о красноярских тюрьмах

«Дело АБТО» – уголовное дело, по которому проходили 10 молодых людей. В 2009 г. Асташин и другие осужденные бросили бутылку с зажигательной смесью в здание отдела ФСБ. Пострадавших не было, сгорели стулья и подоконник. Большинство фигурантов приговорили к срокам от 6 до 12 лет колонии строго режима, кто-то получил «условно». 18-летнего Ивана Асташина признали лидером организации и приговорили к 13 годам. Позже срок сократили до 9 лет и 9 месяцев. Сначала Асташин отбывал наказание в Красноярской ИК-17. В 2014 г. его этапировали в Норильск. В 2019 г. – обратно.

Дать интервью Иван Асташин согласился после выхода материала «ТВК Красноярск» о том, что происходит в колониях Красноярского края. Мнение героя материала не равно мнению редакции.

– Действительно в Красноярске в так называемых исправительных учреждениях практикуются пытки и другие незаконные методы воздействия. То, о чем говорят бывшие заключенные и правозащитники, имеет место быть.

– Вы описывали случаи издевательств. С кем это происходило?

– Я, к счастью, сам не стал жертвой пыток – в силу резонанса дела, внимания правозащитников и регулярных посещений адвокатов. Однако очень многие люди через это проходят. Здесь есть несколько направлений.

Первое – СИЗО, где все и начинается. Прежде всего, в СИЗО практикуются пытки, чтобы получить признательные показания. В красноярском СИЗО и других СИЗО края в основном это делают не сами сотрудники, а заключенные, которые сотрудничают с администрацией – создаются «пресс-хаты».

Поскольку сейчас в камерах, где содержатся заключенные, установлены камеры видеонаблюдения, то это не всегда происходит непосредственно в них. Есть специальные боксики, куда заключенных заводят, когда, допустим, ведут к следователю или оперативнику. Такие боксики не оборудованы камерами. Там 3 здоровых заключенных начинаю избивать.

Пока у меня не дошли руки до этого, но, говорят, что в Красноярске очень хорошая раскрываемость. Думаю, большой процент этой так называемой раскрываемости существует за счет «пресс-хат».

Я очень со многими людьми общался, которые попадали в них. Думаю, когда много людей рассказывают примерно одно и то же, то это наверняка так и есть. Я сам был в СИЗО-1, и в камерах, где я сидел, также были заключенные, которые, как говорят, «на контракте» с администрацией. Зачастую это заключенные, которым уже дали срок, то есть они должны сидеть в колонии, но они остаются в СИЗО и работают, как они сами это называют. Зачастую это рецидивисты.

Следующее направление – колонии. Сразу скажу: не во всех колониях есть пытки. Я сидел в ИК-15 в Норильске – там много нарушений прав, но сотрудники себе не позволяют избивать или еще-как-то физически воздействовать на заключенных.

Но есть, наоборот, специальные места, которые под это и заточены – знаменитое учреждение под названием ЕПКТ-31 [Единое помещение камерного типа]. Туда должны направлять за какие-то злостные нарушения режима, но порой это просто используется как способ оказания давления на заключенных или даже способ мести со стороны администрации. Туда, вопреки тому, что заявляют представители ФСИН, попадают не только криминальные авторитеты или люди, которые агрессивно себя ведут. Попадают и те, кто жалуется в надзорные органы, отстаивая свои права.

Или, допустим, человек совершил преступление в отношении сотрудника правоохранительных органов. Видимо, где-то есть такая установка, что он должен пройти все круги ада. И когда он приезжает в колонию, его сразу отправляют в ЕПКТ вне зависимости от поведения.

Практически все, кто туда попадает, подвергаются пыткам.

В 2017 г. несколько десятков заключенных заявили о пытках. Но с тех пор ничего не изменилось. Я освободился в 2020 г. и буквально за пару месяцев до этого общался с людьми, которые были там в 2020 г. По их словам, происходило все то же самое.

Всегда есть места, где камер видеонаблюдения нет. Об этом я подробно писал в статье для openDemocracy «Камеры пыткам не помеха».

В душевой же не будут ставить камеру. Камеры может не быть в обысковой комнате, где человека догола раздевают. Нет камер в кабинетах оперативных сотрудников, в кабинетах начальника.

Если в каких-то учреждениях просто избивают, то ЕПКТ – настоящая пыточная. Там и душат, и суставы выкручивают, и электрошокеры применяют.

– Чем вы сейчас занимаетесь?

– Я занимаюсь правозащитной деятельностью, и она непосредственно касается ситуации в учреждениях ФСИН. Я работаю в «Комитете за гражданские права» и получаю письма от заключенных или их родственников. И по этим письмам либо консультирую заключенных, либо – в случае нарушения прав – составляю обращения в надзорные органы.

Пребывая в различных учреждениях Красноярского края, я приобрел знания о том, как нарушаются права заключенных, и свои права я в процессе всего этого осваивал. Есть определенный багаж юридических знаний, так как, пока я сидел, я тоже писал различные жалобы о нарушениях моих прав, помогал в этом другим осужденным. Кстати, за это в 2018 г. меня перевели в более строгие условия. Прямо на дисциплинарной комиссии начальник сказал, что в вину мне вменяется то, что я помогал другим осужденным составлять жалобы.

– Как Красноярский край выглядит на фоне других?

– По письмам это сложно оценить, поскольку из Красноярска такие обращения практически не выходят. Если человека пытали, и он остался в том же учреждении, он никак не сможет об этом заявить – письмо просто не выпустят. Если у человека нет адвоката, а у 90% осужденных его нет, он на долгие годы остается в безвыходном положении. Получается заявить, если после пыток человека этапируют в другое учреждение, откуда можно написать жалобу на то учреждение, где он был. Опять же, в Красноярске такое было возможно несколько лет назад, и этим активно пользовались – после пыток принимали какие-то меры, чтобы их этапировали в СИЗО или больницу, чтобы можно было написать жалобу. Сейчас же в Красноярском крае чаще всего невозможно написать жалобу на другое учреждение. В ИК-17 многие заключенные об этом говорили. У меня самого в ИК-17 не выпустили жалобу в ЕСПЧ, где я обжаловал условия конвоирования в автозаках. Казалось бы, колонию это никак не должно касаться, но тогдашний заместитель начальника, Слепов, мне прямо заявил: «Ты что, думаешь, мы выпустим твою жалобу на наш общий ГУФСИН?».

Я общаюсь с бывшими заключенными без писем и скажу, что Красноярск, конечно, выделяется на общем фоне. Есть несколько таких мест: Владимирская область, где отбывает наказание Алексей Навальный, Карелия, Омск – до 2018 г., Хакасия. Есть ряд проблемных регионов. В большинстве других в таких масштабах пыток и избиений нет. По этой причине я думаю, что это инициатива даже не местных властей, а, скорее всего, это из центра, из Москвы есть установка, что должны быть такие регионы, куда можно отправлять каких-то неугодных людей. Многие осужденные по громким делам как раз попадают в такие заведения. В той же ИК-17, где я оказался за год до освобождения, чуть ли не каждый второй сиделец – фигурант сюжетов на телеканалах.

– Есть мнение, что исправительная система в России не работает – после освобождения многие снова попадают в тюрьму. Что вы об этом думаете?  

– Я с этим абсолютно согласен, хотя долгое время я так не думал – считал, что после этих жестких условий, после всех этих унижений человеку не захочется обратно в тюрьму. Однако статистика показывает обратную тенденцию. Возьмем красноярскую ИК-17 – это одна из четырех зон строгого режима для первоходов. И она самая жесткая. Я там был в 2012-2014 гг., а потом меня перевезли в Норильск. От сотрудников и других заключенных я знаю, что были те, кто освободился, а потом снова попали в тюрьму. Очень многие – чуть ли не 9 из 10.

Тут действительно получается, что эти жесткие методы играют какую-то обратную роль – с человеком что-то такое происходит, что он, видимо, просто на все плюет и вскоре после освобождения вновь оказывается в тюрьме.

– Как вы считаете, можно ли что-то изменить в системе ФСИН, чтобы количество рецидивов сократилось?

– Конечно, надо менять всю систему. В Красноярске в первую очередь. Общими усилиями, я думаю, это можно сделать. Например, в Омске были многочисленные публикации, жалобы, заявления, общественное давление, сами заключенные не выдержали и устроили бунт. Там пытки прекратились.

В Красноярске ситуация только ухудшается. До 2018 г. ОНК еще хоть как-то действовало – благодаря ей произошла огласка пыток в ЕПКТ-31. Новый же созыв абсолютно лояльный. Там половина людей, если не больше – ветераны ФСИН, МВД и других структур. Вот вам и общественная наблюдательная комиссия. Они даже формально свою работу не выполняют. За год, что я провел в ИК-17 – с сентября 2019 г. по сентябрь 2020 г. – ни разу не видел представителя ОНК, хотя эта зона в городе. Но туда не ходят или ходят так, что заключенные их не видят. Кроме того, телефон, который указан на сайте ОНК, не работает – его набираешь, а там говорят «абонент в сети не зарегистрирован». Дозвониться им невозможно. Адрес тоже видимо не существует. Я несколько раз писал обращения – письма возвращались мне с пометкой.

От редакции: номер, который указан на сайте – 253-80-81 – действительно не зарегистрирован.