Весной 1945 года через один русский поселок гнали колонну пленных немцев. Бабушка, у которой война забрала троих сыновей, рассказывала, как это было. Не те гордые завоеватели, что кричали "Курка, млеко, яйки!", а жалкие, оборванные люди шли по пыльной дороге. 

 

Один из них зашел в их двор. В глазах - животный страх. Дрожащими руками протягивал глиняную свистульку, лепетал: "Либе, катоше..." Хлеба. Картошки. Просто куска еды. 

А в доме - три похоронки на столе. Три сына, три брата, три защитника - не вернулись. Можно было захлопнуть калитку. Можно было плюнуть в лицо. Можно было ударить - никто бы не осудил. 

Но бабушка протянула ему краюху хлеба и горсть картошки. Как и многие в том поселке. Не потому что забыли. Не потому что простили. А потому что не могли иначе. 

Когда тот немец взял еду, у него задрожали руки. Слезы потекли по впалым щекам. Он едва выдавил "Данке", когда конвойный окликнул его. 

 

В этом весь русский человек. Он умеет ненавидеть врага в бою. Но не может ненавидеть побежденного - даже если этот побежденный отнял у него самое дорогое. 

Потому что после войны - надо жить дальше. А с ненавистью в сердце - не живут. Только существуют. 

Эта история - не о всепрощении. Она - о силе. О той невероятной силе духа, которая позволяет остаться человеком, пройдя через ад. 

 

Как тогда, в 45-м. Как всегда.