На 24 июня назначена премьера спектакля «Кто ты, Мария Климова?». С режиссером-постановщиком спектакля Игорем Меркуловым мы поговорили в процессе репетиций.
— Игорь Владимирович, вы в нашем театре ставите мюзикл, жанр непривычный для драматического театра. Почему мюзикл? Почему этот спектакль? Как вы оказались в Кинешме?
— Я бы не сказал, что это непривычный для вашего театра жанр, потому что я у вас был еще на одном из премьерных спектаклей «Юнона и Авось».
— Это рок-опера, не мюзикл.
— Тем не менее, это музыкальный театр. Насчет постановки мы давно созванивались с Натальей Викторовной, и вот прошлым летом окончательно договорились. Инициатива Натальи Викторовны, она предложила: «Давайте попробуем поставить музыкальный спектакль». Так с августа прошлого года началась работа над либретто. В качестве некоей основы была взята пьеса Л. Бояджиевой «Мурка», из которой были использованы некоторые персонажи и сюжетные линии.
С учетом того, что это драматическая пьеса, причем немаленькая, а у нас музыкальный спектакль, пришлось процентов на восемьдесят все переработать, подогнать текст под жанр музыкального театра. А сейчас еще и под театр подгоняется мюзикл, потому что написать можно все что угодно, а еще же нужно знать, как это осуществить. Естественно, сейчас мы смотрим труппу. Пьеса еще дописывалась, а мы уже начали подгонять какие-то моменты под конкретных исполнителей.
— От пьесы, как я понимаю, мало что останется, кроме фабулы, может быть, и сюжета, а музыка в спектакле какая?
— Изначальная идея Натальи Викторовны следующая: основу музыкального материала должны составлять песни, которые у нас принято называть шансоном, романсы, то есть нужно посмотреть на ту эпоху в музыкальном ключе, выбрать наиболее интересное. Ведь с нуля писать номера – это непросто, а будет ли достигнут результат – неизвестно.
Можно написать отличный музыкальный номер, а его слушать никто не будет. И наоборот. Поэтому «мы пошли другим путем» – отбирали такие вещи, которые, с одной стороны, на слуху, с другой стороны, они могут быть интересны публике, но даже это нужно перерабатывать в современную музыкальную фактуру. Например, есть прекрасная запись, наверное, самая лучшая именно в исполнении Леонида Утесова – «С одесского кичмана» Прекрасно всё: оркестр, Утесов поет замечательно, но слушать ее будут только те, кто знает, кто такой Утесов.
— Сколько таких людей осталось? Я думаю, немного.
— Немного, да. Поэтому мы это все обрабатываем с учетом того, как сейчас это может звучать.
— В пьесе время действия – НЭП, двадцатые годы двадцатого, уже надо уточнять, столетия. А в спектакле время действия не приближено к нашему?
— Вы прямо в точку посмотрели. Сначала, как нас учили, нужно обратиться к истории вопроса. Начали изучать. От нас это ТАК далеко, что по ощущениям это какой-то восемнадцатый, скажем, век. Мы своим сегодняшним взглядом смотрим, в том числе и на костюмы, потому что, как ни странно, мода циклична, всё повторяется, в том числе НЭП, двадцатые годы – это практически наши девяностые, которые были «вчера», и которые, может быть, продолжаются в какой-то мере. Но мы не можем с точностью показать, как было в двадцатые годы, поэтому только приближаем, только нащупываем это время.
— С другой стороны, вы не документальное произведение создаете, а художественное.
— Да. Поэтому мы и назвали его «легенда о Мурке», потому что легенда допускает множественные толкования. Я прочитал несколько книг, просмотрел информацию о Мурке: существуют как минимум три версии.
— Взаимоисключающие.
— Да. Убили – не убили. Приехала откуда? С Дальнего Востока, из Киева? Была сотрудником ЧК, не была? Поэтому у нас свой вариант, что могло бы быть. Может быть, и скорее всего, было не совсем так или совсем не так. Теперь уже никто не узнает. Если за сто лет никто не узнал, сейчас шансов еще меньше. Может быть, когда-нибудь кто-нибудь найдет письма Мурки?
— Это все равно, что найти вторую пьесу Грибоедова. Теоретически она есть, должна быть, но практически…
— Да. И то, пьесу Грибоедова, мне кажется, легче найти.
— Представьте, для шестнадцати- или двадцатилетних рассказать историю столетней давности все равно, что для людей среднего или старшего возраста – об эпохе динозавров или Ивана Грозного, примерно одинаково.
— Девяностые годы, действительно, мало кто помнит из актеров, но я помню, приезжал сюда в 2008-2010 годах. Наблюдал еще какие-то остатки, типажи. Тогда еще они на набережной собирались, такие веселые были, жизнерадостные, а сейчас их нет, и о них уже никто не вспомнит.
— Они изменились, как-то приспособились.
— Да.
— Художником спектакля кто будет?
– В основном, мы берем в театре то, что уже есть, приспосабливаем. Это будет внеплановая постановка, поэтому она без бюджета, при том что спектакль большой, многонаселенный. Если ее делать полностью с нуля, то сумма окажется неподъемной для многих театров. Меня это не пугает. Костюмы тоже немножко из разных эпох – я смотрю какие-то фотографии, например, двадцать второй год. Непонятно, это двадцать второй год двадцатого века или девятнадцатого? Те же крестьяне в 1920 выглядели как на картинах передвижников из 19 века.
— Я вспомнил цитату из Ильфа и Петрова, помните? «На Ипполите Матвеевиче были довоенные штучные брюки». То есть в эпоху НЭПа он носил брюки, пошитые еще до 1914 года.
— Мы думаем, что НЭП – это был расцвет, а там такое время тяжелое, причем не только у нас.
— Эта эпоха быстро канула в Лету, но, несомненно, оставила яркий след. Кого из актеров вы занимаете в спектакле, всю труппу? Пока трудно говорить, репетиций было еще слишком мало, но все-таки?
— Ну, тьфу-тьфу. Даже если что-то пока не получается, ребята работают с интересом, стараются, и мы движемся довольно быстро. В театре много поющих актёров. Это очень редко для драматического театра. Как правило, не больше трех-четырех человек.
— У нас многие спектакли попросту не состоялись бы, если бы не поющая труппа.
Спасибо и успехов!
— Спасибо.
Интервью провел Александр Воронов
