Несколько лет тому назад...
Было часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоскостями, даже не колыхаясь.
Доктор Лукенталь, бледный, с очень решительными глазами, поднял рюмку со стрекозиной талией.
- Владимир Владимирович, - прочувственно воскликнул он, - я никогда не забуду, как я полуголодным, страдающим от майданной лихорадки явился к вам, и вы приютили меня. Поверьте, Владимир Владимирович, вы для меня гораздо больше, чем профессор, учитель... Мое безмерное уважение к вам... Позвольте вас поцеловать, дорогой Владимир Владимирович.
- Да, голубчик, мой... - Растерянно промычал Владимир Владимирович и поднялся навстречу. Лукенталь его обнял и расцеловал.
- Ей-богу, Владимир Влади...
- Так растрогали, так растрогали... Спасибо вам, - говорил Владимир Владимирович, - голубчик, я иногда на вас ору. Уж простите мою вспыльчивость. В сущности ведь я так одинок, только армия и флот... "От Волги до Енисея..."
- Владимир Владимирович, не стыдно ли вам?.. - искренно воскликнул пламенный Лукенталь, - если вы не хотите меня обижать, не говорите мне больше таким образом...
- Ну, спасибо вам... "Славное море священный Байкал..." Спасибо... И я вас полюбил, куда уж тут денешься.
- Владимир Владимирович, я вам говорю!.. - страстно воскликнул Лукенталь, - ведь это - единственный исход. Я не смею вам, конечно, давать советы, но, Владимир Владимирович, посмотрите на себя, вы совершенно замучились, ведь так нельзя же больше работать!
- Абсолютно невозможно, - вздохнув, подтвердил Владимир Владимирович.
- Ну, вот, это же немыслимо, - шептал Лукенталь, - в прошлый раз вы говорили, что боитесь за меня, если бы вы знали как вы меня этим тронули. Но ведь я же не мальчик и сам соображаю, насколько это может получиться ужасная шутка. Но, по моему глубокому убеждению, другого выхода нет.
Владимир Владимирович встал, замахал на него руками и воскликнул:
- И не соблазняйте, даже и не говорите, и слушать не буду. Понимаете, что получиться, если нас накроют. Нам ведь с вами на "принимая во внимание
принадлежность к меньшинствам" - отъехать не придется. Ведь мы не принадлежим к меньшинствам, мой дорогой?
- Какой там черт! Отец был древним русом, - горестно ответил Лукенталь, допивая коньяк.
- Ну вот-с, не угодно ли. Белый. Ведь это же дурная наследственность. Пакостнее и представить себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня еще хуже. Я пропаганду гомосексуализма среди детей запретил. Мерси. "От Волги до Енисея... Ногами не счесть километры..."
- Владимир Владимирович, вы - величина мирового значения, у вас газ, ракеты и ещё много всего, и из-за какого-то извините за выражение, сукиного сына... Да разве они посмеют вас тронуть, помилуйте!
- Тем более, не пойду на это, - задумчиво возразил Владимир Владимирович.
- Да почему?
- Потому что вы-то ведь не величина мирового значения.
- Где уж...
- Ну вот-с. А бросать коллегу в случае катастрофы, самому же
выскочить на мировом значении и газе с ракетами, простите... Я – московский студент, а не Шариченко.
Владимир Владимирович горделиво поднял плечи и сделался похож на Русского древнего царя.
- Владимир Владимирович, эх... - горестно воскликнул Лукенталь, - значит, что же? Теперь вы будете ждать, пока удастся из этого хаоса сделать нормальную страну?
Владимир Владимирович жестом руки остановил его, налил себе коньяку, хлебнул, пососал лимон и заговорил:
- Александр Григорьевич, как, по-вашему, я понимаю что-либо в истории и устройстве, ну скажем, государства? Как ваше мнение?
- Владимир Владимирович, что вы спрашиваете! - с большим чувством ответил Лукенталь и развел руками.
- Ну, хорошо. Без ложной скромности. Я тоже полагаю, что в этом я не самый последний человек в Москве.
- А я полагаю, что вы - первый не только в Москве, а и в Лондоне, и в Вашингтоне! - яростно перебил Лукенталь.
- Ну, ладно, пусть будет так. Ну так вот-с, будущий профессор Лукенталь: это никому не удастся. Кончено. Можете и не спрашивать. Так и сошлитесь на меня, скажите, Московский сказал. Finitа, Степан! - вдруг торжественно воскликнул Владимир Владимирович и шкаф ответил ему звоном, - Степан, - повторил он.
- Вот что, Лукенталь, вы первый ученик моей школы и, кроме того, мой друг, как я убедился сегодня. Так вот вам как другу сообщу по секрету, - конечно, я знаю, вы не станете срамить меня – старый осел профессор Московский нарвался на этом деле как третьекурсник. Правда, открытие получилось, вы сами знаете - какое. Но только имейте в виду, Александр Григорьевич, что единственным результатом этого открытия будет то, что все мы теперь будем иметь этого Шариченку вот где, будьте спокойны! Если бы кто-нибудь разложил меня здесь и выпорол, я бы, клянусь, подарил бы кубометров пять газа! "От Волги до Енисея..." Черт меня возьми... Ведь я семьдесят лет сидел, распинался про братские народы, проводил украинизацию, отдавал русские территории, переводил Шекспира с Пушкиным на мову... Вы знаете, какую я работу проделал - уму непостижимо. И вот теперь, спрашивается - зачем? Чтобы в один прекрасный день милейший народ превратить в такую мразь, что волосы дыбом встают.
- Исключительное что-то.
- Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда государственные деятели вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсируют вопрос: на, получай Шариченку и ешь его с кашей. Америка в восторге. Европа беснуется... Ну, а практически что? Кто теперь перед вами?
- Исключительный прохвост.
- Но кто он? Степан! Степан! - крикнул профессор, - Степан Бандера (Лукенталь открыл рот) - вот что-с: «хероям слава», «все нам должны», «москалей на ножи», «Цэ Эуропа», «москали вкралы нашу великую культуру», «Клеопатро, геть до хаты, Хэнрых всрався», (тут Владимир Владимирович вспомнил облитого зелёнкой ветерана и побагровел) - хам и свинья... Ну, гоголевскую Малороссию я ещё верну… Я заботился совсем о другом, о коммунизме, о братстве народов. И вот на создании искусственного народа нарвался. Неужели вы думаете, что я ради забавы произвожу их? Ведь я же все-таки империя.
- Вы великая империя, вот что! - молвил Лукенталь, глотая коньяк. Глаза его налились кровью.
- Я хотел построить семью равноправных братских народов, после того как сто лет назад создал Советское государство. И вместо этого что же получилось? Боже ты мой! Примитивный национализм, жажда наживы и идеи собственного превосходства ближе и привлекательнее, чем братство всех людей и города на Марсе. О господи... Доктор, передо мной - тупая безнадежность, я клянусь, потерялся.
Лукенталь вдруг засучил рукава и произнес, кося глазами к носу:
- Тогда вот что, дорогой учитель, если вы не желаете, я сам на свой риск накормлю его ракетами. Черт с ним, что папа ‒ Древняя Русь. Ведь в конце концов - это ваше собственное экспериментальное существо.
Владимир Владимирович завалился в кресло и сказал:
- Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне больше 1000 лет, я вам могу давать советы.
- Помилуйте, Владимир Владимирович, да ежели его еще обработает этот Еврошвондер, что ж из него получится?! Боже мой, я только теперь начинаю понимать, что может выйти из этого Шариченко!
- Ага! Теперь поняли? А я понял через десять лет после развала СССР. Ну так вот, Еврошвондер и есть самый главный дурак. Он не понимает, что Шариченко для него более грозная опасность, чем для меня. Ну, сейчас он всячески старается натравить его на меня, не соображая, что если кто-нибудь в свою очередь натравит Шариченко на самого Еврошвондера, то от него останутся только рожки да ножки.
- Еще бы! Одни древние укры чего стоят! Человек с украинским сердцем.
- О нет, нет, - протяжно ответил Филипп Филиппович, - вы делаете крупнейшую ошибку, ради бога не клевещите на Украину. Древние укры - это временно... Это вопрос дисциплины и двух-трех лет. Уверяю вас. Еще какое-нибудь десятилетие, и он перестанет о них фантазировать.
- А почему не теперь?
- Александр Григорьевич, это элементарно... Что вы на самом деле спрашиваете. Да ведь нацизм не повиснет же в воздухе. Ведь он все-таки привит на приличный народ, дайте же ему прижиться. Сейчас Шариченко проявляет уже только остатки украинского, и поймите, что древние укры - это лучшее из всего, что он делает. Сообразите, что весь ужас в том, что у него уж не украинское, а именно нацистское сердце. И самое паршивое из всех, которые существуют в природе!
До последней степени взвинченный Лукенталь сжал сильные худые руки в
кулаки, повел плечами, твердо молвил:
- Кончено. Я его убью!
- Запрещаю это! - категорически ответил Владимир Владимирович.
- Да помилуйте...
- Я сказал, пока запрещаю – сказал профессор Московский, - подождем немного. Я сам ему устрою бенефис, когда придёт время, и ручаюсь вам, он у меня ещё как протрезвится...