Десять лет назад, 28 февраля 2013 года, в Чите был уже вечер, Равиль Гениатулин быть губернатором Забайкальского края и узнал об этом из новостей.
За ночь он успел перекроить завтрашнее послание к региональному Заксобранию — это было самое странное в современной истории края послание, в котором не было ни слова про отставку, а было напутствие. Тогда про это не писали в новостях, но сам он признаётся: где-то голос дрогнул.
А завтра была весна. Когда давно, до Михалёва, Гениатулин руководил городом, 1 марта он решительно менял дубленку на куртку: перезимовали, никакие трубы уже не рванут, котельные не встанут.
— Купили и отправили уже несколько радиостанций, ребята попросили ноутбук хороший для тренировки по управлению. Вот я только что решал этот вопрос — позвонили из Усуглей, просят дрова. С дровами проблемы. Всё это фикция, что государство обеспечивает дровами. Ни фига не обеспечивает. Это будет уже, наверное, 11-я машина, которую отправим семьям. Сейчас мы всё оформим, вышлем деньги главе, они купят, привезут, помогут расколоть.
Больший акцент делаем на поддержку семей. Может, потому что мы уже взрослые люди, у нас внуки уже есть и детей много, и мы понимаем, что это такое, когда твой ребенок где-то далеко находится. Поэтому мамки-то переживают здесь кратно больше, чем даже жёны, на мой взгляд. Правда. Мамка есть мамка, чего тут говорить. Папка есть папка.
В регионе есть проблема: волонтеров много, но общей четкой координации, как это должно, по моим представлениям, быть, мы не имеем. По-хорошему надо всех сплотить. На мой взгляд, должен быть такой координационный круглосуточный диспетчерский пункт, куда стекаются все потребности.
— Здрасьте, ну, как где? Люди помогают. Во-вторых, здесь был проведен концерт, мы собрали рублей, и сейчас целая серия благотворительных концертов будет в Доме офицеров, в «Мегаполисе». Я вчера закончил хоккейный турнир, мы собрали на нем больше .
— Ну, ладно, что, я буду говорить, кто придумал, что ль? Мы придумали, мы.
— Да никто не возглавляет. Все. Бюро горкома партии . , , Вовка Дмитриев , ну он работающий еще, остальные — пенсионеры. — генерал целый пограничный. Шолохов Андрей, бывший замминистра социального развития. И так далее, много кто.
— Откуда? Зачем? Куда уезжать-то? У нас тут свое море — если надо, на Арахлей съездим. И никогда не было даже желания такого, не обсуждался ни разу этот вопрос.
— Один в Москве, Марат окончил МГУ, юридический факультет. Он работает сейчас в объединенном уже фонде, пенсионном и социальном, в юридическом управлении.
— Марина здесь. Ира в данный момент тоже здесь. Внук у нас. Четырнадцать лет. Сорок девятая школа. Выше меня ростом. Куда уезжать-то? Зачем? Здесь мое всё.
Меня вот иногда спрашивали раньше: «Ой, фамилия такая странная, вы, наверное, приехавший?» Я говорю: «Да-да, точно, приехал, где-то с середины XIX века примерно». Сразу все вопросы исчезали. Неместные могут уехать. Ну а ты если родился здесь? Вон , первый секретарь обкома. Мы, по-моему, из руководителей вдвоем с ним здесь осели.
Куда ехать, когда тебе здесь каждый закоулок знаком, когда идешь по улице и — ой, Катя Шайтанова идет, привет, Катя. А в Москве так не будет. Да и не надо.
— А что за странный такой вопрос?
— Мне зачем надо было переживать, если я точно знал, что у меня этого нет? Есть хорошее выражение: если ты решил пойти в политику, ты можешь автобиографию не писать, за тебя ее напишут. Правдивую, лживую — напишут. И только сам я и моя семья, ближайшее окружение знают правду.
Писали, что у дочери, Ирки, муж — китаец, владелец какого-то бизнеса. Доча с юмором, говорит: «Жаль, что не китаец».
Я когда услышал про этот дом, мы еще — извините, как говорят в молодежной среде — побалдели. Был в Москве, водителю своему говорю: «Коля, ты бы меня на Рублевку свозил». Он говорит: «Зачем, Равиль Фаритыч?» «Да я хоть буду представлять, где эта Рублевка!»
— Мимо проезжали. Там, по-моему, когда едешь в аэропорт, то ли во Внуково, то ли еще в какой-то, где-то на нее отворот.
— Да там и живу, в году куда заехали, там и живу, на Столярова.
— «Кашкайчик» у меня. Вот говорят: «Ой, мог бы и покруче». Я всю жизнь езжу на машинах: в этом году будет ровно 50 лет, как только официально получил права. Но вообще отец где-то в конце купил, подержанный, правда, «запорожец». Горбатый еще! Ну, естественно, я его эксплуатировал: отец дальнобойщик, месяцами жил где-то в командировке. И вот с этого момента у нас всегда была машина, этот «запорожец», потом другой, потом 13-я модель «Жигулей» была — великолепная, кстати, машина, зря ее хают, первая такая комфортная, теплая.
И поэтому я без машины, в принципе, не могу. Более того, считаю, что автомобиль — не роскошь, а средство передвижения. Как мне удобно, я так и езжу. Вот мне удобно на «Кашкае» — надежная, 4WD, расход доступный, хорошо обслуживается. Нафига мне эти «крузёры»?
— Да не знаю... Переживал. Для меня же это было неожиданностью вообще-то. Мы буквально вчера с супругой вспоминали, она говорит: «Здорово, когда из титра в телевизоре узнаёшь, что ты уже безработный».
— Серьезно, узнал оттуда. Честное слово. Оттуда. Хотя со мной беседы были, конечно. Но какие-то странные. Сначала долго не приглашали , потом Володин, он был замруководителя администрации президента, так отвернулся: «Ладно, иди к Иванову». Я тогда почувствовал, что что-то там не то.
Иванов мне говорит «Вы знаете, возможна плановая ротация». Ну, и примерно в таком контексте. Фраза была еще: «Ты же понимаешь, даже если кто-то чего-то внесет, мы заносим одну фамилию, а может быть другая фамилия. Кто решение принимает, вы все знаете».
И я уехал с какой-то такой неопределенностью, прямо скажем. Ну уехал да уехал. Тем более, назначили послание, да и юбилей был — 5 лет краю. Вечером узнали, начался переполох. И что делать? Всё-таки я решил выступить с докладом. Переделал, конечно.
— Никого пока не готовил.
— А я собирался еще 5 лет поработать.
— Всем молодым, молодому моему поколению, было так сказано в частных беседах: ребята, понятно, что я дорабатываю, мы тут еще пяток лет, если дадут возможность, поработаем, вы за это время старайтесь себя позиционировать, чтобы, если меня спросят, я должен назвать пару кандидатур из вас. Я не персонифицировал абсолютно.
— В тот момент окончательно нет, честно говоря. Я действительно считал, что рано. Вот говорили — ой, слезу пустил. Когда я выступал с докладом и прощался, ну, действительно, ничего не сделаешь... Я много чего видал, каких только трагедий не пережил. И личных. И рабочих. Я видел и сгоревшие вертолеты, и разбившиеся самолеты. Видимо, здесь даже я не выдержал: ну не дали доделать дела задуманные! Ну мы же заделы хорошие сделали. Мы умеем.
Мы умеем даже без денег строить перинатальный, онкологический и так далее, Высокогорье, ледовый. Тогда же не было таких, как сейчас, целевых программ просто! Даже если были федеральные небольшие программы, то с сумасшедшим софинансированием: 50 на 50. Были отдельные программы, где 80 процентов для региона составляло софинансирование! Это сейчас просто раздолье! Я иногда завидую — думаю, ох, в те бы времена, мужики, я бы вам ледовых несколько построил.
Была обида: не дали доработать.
— Потом со временем прошла.
— Да трудно сказать, через сколько.... Ну, позаботились, конечно. Был звонок: «В Совет Федерации пойдешь». Я говорю: «Да не пойду я в Совет Федерации, я там был. Чо там делать? Это не мое». Ну, не мое это, я не люблю вот это...
— Ну Совет Федерации и правда предлагали.
— Потом звонок был «Норникеля» — значит, советником, здесь на месте. Я говорю: «О, ребята, не пойдет. Не хочу я». Я всю жизнь как бы... Вы уж извините, говорю, я всю жизнь старался, чтобы бизнес был прозрачный. Я не говорю, что «Норникель» не прозрачный. Но всё равно, это бизнес, и делать вид, что всё хорошо, всё красиво, я так не могу.
И я действительно вот эти полтора года был практически не при делах, да. Ой... Помогали. Тогда еще кредит был сумасшедший. Ипотечный. Мы знаем, что такое ипотека, с супругой. Хорошо знаем . А пенсионный возраст у меня еще не наступил.
— Да что только не делал. Да... Даже кое-что продавали.
— История была такая: в 20-х числах января 1996 года вдруг выходит указ в газете: освободить Бориса Петровича Иванова от должности главы администрации Читинской области по собственному желанию. А Владимир Ильич Мельников тогда был главным федеральным инспектором, он мне говорит: «Слушай, там твоя кандидатура тоже внесена, имей в виду, могут дернуть».
— Я не знаю. Откуда мне знать? Я думаю, что кого-то из местных тоже. Вряд ли там нашли бы кого-то из центра, потому что никто сюда, в этот сугубо дотационный регион…
— Это сейчас. А тогда… авантюристов было не так много. В конце января вдруг звонок — срочно! Я сто лет там не был, в Москве, быстренько собираюсь, поехал. Подхватили меня, повели по кабинетам. Водят-водят, беседуют. Ну я начинаю понимать, что я не первый. Потому что тот, кто водит, похоже, кого-то уже водил. Ну ладно. В конечном итоге я оказываюсь в приемной у Виктора Степановича Черномырдина. Он премьер-министр. По существу, он уже управлял, Борис Николаевич как раз побаливал. Да и выборная же кампания началась — в июне же будут сумасшедшие выборы, непростые с точки зрения прозрачности. Сижу жду.
— Да я еще ничего не знаю, о чем разговор-то со мной будет. Но, это я сейчас понимаю, раз к Черномырдину, наверное, остановились на мне.
Захожу. А Виктор Степанович, ну правду же говорят, — прямой, с юмором, хозяйственник. «Газпром», кстати, это его заслуга вообще-то, вот то, что мы сейчас имеем, не позволил растащить. И он со всеми на ты. В отличие от Ельцина, который со всеми на вы с нами. «Привет, ты здесь был?» — «Виктор Степанович, нет, конечно. Я, — говорю, — вообще в Белом доме впервые». — «Ну, раз так... — он подходит к окну, отодвигает штору, показывает на мост. — Вот с того моста по этим окнам стреляли в 93-м». Я так напрягся, говорю: «Да, мы только по телевизору смотрели».
«Ну ладно, чо там, как дела?» Ну, я рассказываю, что городом занимаюсь, проблем хватает, выше крыши. «Вы же, — смотрит в справку, перед ним лежит, — приграничная область?» Говорю: «У нас протяженность общей границы с Китаем — больше 1000 километров и с Монголией — 800» — «Сколько с Монголией?!» — «Да больше 800 километров». Он смеется: «Слушай, только что из Норвегии, там вся страна в периметре 800. Ну вы давайте им помогайте, приграничью, вы там на месте». Я думаю: «Нормально, государственные функции нам уже передают».
И тут: «Есть мнение, что надо возглавить область». Я говорю: «Виктор Степанович, меня-то послушайте? Я же еще ни одного слова не сказал. Я только в городе-то разобрался, только что-то понимать начал, да и лет мне…»
Но у них, видимо, такой критичный был дефицит с кадрами. Он открывает мою биографию: так, о, зампредом горисполкома работал аж три года? И еще и первым секретарем успел поработать? Я говорю: «Да, была такая короткая история, десятимесячная». Он дальше смотрит: почти четыре с лишним года главой отработал... «Слушай, парень. Не боги же горшки обжигают». И я понимаю, что лежит у него на визировании как раз указ. Он переворачивает этот указ и расписывается: «Давай!»
— Ну, «не боги же горшки обжигают». И всё, я пошел. Я что мог сказать-то ему еще? У меня еще партийная дисциплина, наверное, оставалась. Это очень просто было тогда. Тебя вызывают в горком: «Нужно возглавить комитет комсомола» — «Так и так, собираюсь в аспирантуру». — «Вы коммунист?» — «Да». — «Ну и всё».
И 1 февраля выходит указ Ельцина о назначении.
Я думаю: «Елки-палки, я же маленько историю учил. Можно в нее либо вляпаться, либо что-то в нее попробовать вписать». Ну, дома, конечно, все в напряге. Мать еще первый раз, когда в мэрию шел, говорила: «На чёрта надо это дело?» (По-деревенски так, она же из Тюкавкино у меня, Борзинского района). «Двое детей, посмотри, что вокруг творится. По чёрта тебе это надо?» Потом она остыла, похоже: «Ладно, видимо, кому-то надо». Но более спокойная уже у семьи была реакция, все привыкли, видимо, что меня всё равно всё время нет.
Мне один человек, это был Вадим Тихонович Лесков — директор машиностроительного завода, председатель горисполкома, в те годы он уже был управляющим делами администрации Читинской области, он еще до указа сказал: «У тебя получится». И я как-то от этого успокоился.
— Да мог отказаться, да. Хотя не представляю, как это можно сделать, если указ вышел. Всё же мы из другой школы, мы умеем выполнять приказы.
— Я думаю, она меня за это не разлюбила... Я 45 лет с ней живу . Нет, она поворчала, естественно, она очень умная женщина, она прекрасно понимала, что всё, все дети теперь на ней, вся жизнь на ней.
— Да, конечно, понимал. Но кому-то же надо.
— Я просто спрашивал, наверное: «Ты идешь заниматься?» — «Иду». Ну и я, естественно, иду заниматься, куда надо. Но мы быстро поженились, на втором курсе. Там так было: она у сестры жила, в Северном. Мы с ней постоим до ночи. Раз — троллейбусы не ходят. И я пешочком до «Океана». Месяц хожу, два, три. Мать, естественно, переживает: ночь, всё равно город непростой.
И я в какой-то момент звоню, открывает отец дверь. А отец меня никогда не ругал, ни за что не наказывал, мог так только чуть-чуть напряженно сказать. Он открывает: «Слушай. Мать-то ночами не спит. Ходишь-ходишь. Если там всё нормально — женись да и всё». ). Я человек дисциплинированный. Говорю: «Зоя, паспорт завтра приноси». Она не спросила, зачем, говорю же — она умная. Загс-то был в обыкновенном жилом доме на улице Журавлева — Чайковского. Это я уже его перевел на Костюшко-Григоровича, когда освободилось здание поликлиники.
У нас вся группа почти была на свадьбе — гуляли на улице, во дворе. Раньше свадьбы где были — либо в квартире, либо, кто побогаче, в ресторане. Ресторанов тоже было три. «Аргунь», «Забайкалье», «Метелица». Но нам какие рестораны? Мы студенты. Поэтому во дворе отец, естественно, соорудил столы, лето, погода хорошая, сами накрыли столы, все пели-танцевали.
— Самое плохое — хоронить погибших. Вот пожар на шахте в Вершино-Дарасунском — это вообще была трагедия. Это когда достают и достают тела погибших, и мне тогда представитель МЧС говорит: «Всё, я больше не могу объявлять, давай ты».
Поразило другое. Люди. Несколько шахтеров же в штольне находились трое суток. Дочь одного из них с самого начала говорила: «Папка не погибнет». А еще ничего неизвестно! Она мне говорит: «Нет, папка не погибнет, он там все ходы во всех штольнях знает». И так и случилось: папка не погиб и еще несколько человек вывел.
Потом появились признаки, что из одной штольни выйдут. Мы как раз подъехали — они выходят, все грязные, голодные. Мы им: «Мужики, чо?» — «Дайте закурить». Ладно, быстро даем. Говорят: «Там еще два человека остались». Я им: «Давайте сейчас кемеровчане пойдут за ними». А парень этот: «Да они не найдут, сейчас я пойду». Человек трое суток там провел и снова пошел с этими ребятами из Кемерова и вывел двоих своих.
И то, что там опять с Вершиной что-то ... Ну жалко просто, честно говоря. Золото там есть, точно. Я же потом по домам погибших ходил. К погибшим заходим, пытаемся какие-то слова говорить. И отец его, тоже шахтер: «Ну а шахту-то не закроют? Золотишко-то там есть. Я-то эти жилки знаю. Там молоточком можно выбрать вручную прилично». То есть сын погиб, а он думает, чтобы не закрыли шахту. Такие вот люди, представляете?
— Да.
— Да. Мы сначала шли, потом отошли перед кладбищем. И процессия была 25 гробов. Это страшно.
— Кто знает, я не смотрел в зеркало. Но, может, да.
А хорошего было много. Каждый ввод в эксплуатацию нового объекта. Помните, упрекали: ездит, ленточки режет? Я всегда так на это говорил: «Вы даже не понимаете, какой ты получаешь внутренний кайф, когда что-то появилось и ты к этому причастен». Да даже не объекты, а памятник взять — Любви и верности. Мой проект на 100%. Когда открывали, я сказал: «Это памятник не декабристкам же, это памятник всем женщинам, которые волею судеб здесь оказались». Вот у меня давно была мечта поставить такой — моим бабушкам, маме — всем.
Хорошее — что часть проектов продолжает реализовываться. Вот Удокан пошел, Быстра вообще моя гордость. Потому что этого проекта в принципе могло не быть. Финансовый кризис, «развод» между Прохоровым и Потаниным, и Потанин сказал: «Слушай, не напрягай меня пока, я не в теме, да и видишь, какие времена, я еще не погрузился в это дело».
Как сдвинули с этой точки Быстру: в Новосибирске назначают совещание большое, с участием Владимира Владимировича Путина. У нас был большой проект со всей аргументацией. Его презентовал Олег Поляков, министр природных ресурсов. Я ему говорю: «Олег, ты обязательно, после того как презентацию проведешь, спроси: «Владимир Владимирович, ну понравилось вам? Красивый же проект?» А в зале сидит Потанин.
— Ну политика — это тоже режиссура! Хороший экспромт — хорошо спланированный экспромт. И он, Олег, докладывает, Путин задает какие-то вопросы, он комментирует. И в заключение говорит: «Владимир Владимирович, скажите же, шикарный проект?» Путин говорит: «Ну что, проект хороший, действительно красивый, надо продолжать». Я поворачиваюсь к Потанину ( Всё! Машина поехала! Вот так Быстринский ГОК спасли.
— Наверное, наступает момент, когда ты возвращаешься вольно или невольно к тому, что когда-то было тебе интересно. Вот я — к истории. Я знаю, например, генерала ФСБ, он шикарные режет из дерева шкатулки. Знаю полковника-авиатора, который пишет шикарные книги по истории авиации. Это что?
— И я вернулся к тому, чем я всегда с удовольствием занимался. Я считаю, что и проект «Энциклопедия Забайкалья» — гордость.
— Да нет, при Ждановой еще один том выпустили…
— Да. И очень жаль.
— Да я говорил об этом…
— А люди не понимают, что после себя надо что-то оставить значимое. Раз уж судьба занесла туда, то будь добр, пожалуйста. Потому что твои дела, связанные с ремонтом дорожки какой-то, укладкой асфальтика — это повседневность. Асфальт ломался и будет ломаться. Его будут вскрывать, устраняя аварии. Потом улицу будут приводить в порядок. Это просто текущая работа. Оставь после себя то, о чем люди через 20 лет будут вспоминать. Мы оставили музеи, спортивные площадки, больницы. Из гуманитарных проектов — энциклопедию. Гордимся этим.
— Да ее нужно реанимировать.
— Вообще, денег надо немного. Там нужны расходы, когда том готов к печати. Тогда дополнительные деньги нужны, и то не сумасшедшие.
— Во-первых. А во-вторых, надо вернуть людей, которые ее делали. Наталья Дроботушенко, Максим Федосеев. Спасибо огромное всем предыдущим ректорам — Валерию Павловичу Горлачеву, Ивану Ивановичу Катанаеву, Сергею Анатольевичу Иванову. Они все поддерживали эту маленькую лабораторию при университете, как могли, потому что понимали, что это такое. И для чего это надо. Сейчас же тысячи человек пользуются этой энциклопедией. А самое главное — мы вернули память о людях, событиях. Давно бы всех чабанов забыли. Да даже артистов.
— Вернем. Я начну работать с людьми, которые смогут вернуться.
— КСК не смогли бы по-любому, это на 100% госзаказ. Как и горная промышленность вся госзаказ, угольная, золотодобывающая, урановая, редкие металлы в Первомайском. И как только госзаказ исчез, мы грохнулись.
Вот есть иллюзия такая, что мы работали только на своем сырье. Ну не могли мы работать полностью на нашей шерсти без поставок из других регионов в большом количестве. Потому что ткани такого качества из нашего сырья не получишь. А тонкорунной — ее мизер был на такую махину, где 5 тысяч человек работали. С концом Советского Союза разрушились все связи. Страшно подорожало всё — от электроэнергии и воды. А это мокрое производство, там воды и тепла требовалось огромное количество. Конечно, такую громадину трудно было сохранить.
И еще иллюзия — что это мы тут виноваты. Ведь это Минлегпром России () проводил сам приватизацию и так ее провел. Тем не менее (), () со своего уровня, я из города пытались его финансировать, чтобы не отключили тепло, продолжали подавать воду. Более того, я обязывал магазины продавать ткани. Это грубые вообще-то нарушения, потому что совершенно не наши активы и частная на тот момент собственность. Но наш КСК.
К сожалению, кончилось так, как кончилось. Приехали ребята-управляющие, однажды новые собственники даже не пустили на комбинат отправленную мной городскую контрольную инспекцию, ее возглавлял Олег Анатольевич Баринов Просто не пустила охрана. Они возвращаются, говорят: «Равиль Фаритович, что за беспредел-то?»
— А машзавод, да, теоретически можно было удержать, не сориентировались вовремя. Но вот тоже — в результате приватизации активы сконцентрировали в своих руках несколько человек, и у государства не было контрольного пакета. Мы же предпринимали попытки: из Белоруссии привозили комбайн, пытались собирать. Даже когда ледовый построили в 2003 году, первую холодильную машину совершенно осознанно купили у машзавода, хотя она была невероятно энергоемкая. Но своя.
Было даже — стучал кулаком и говорил: «Давайте сюда 51% акций на стол, и мы тогда что-то сможем сделать». Но нет, они командиры.
Вот почему сохранился Черновский овощесовхоз ? Потому что там директор, , вроде возрастной человек такой, но он одним из первых провел абсолютно грамотно эмиссию акций. Съездил в Иркутск в Ангарск, посмотрел опыт предприятий. Мы же у него и выкупили эти активы, увеличили нашу составляющую, но за это выдали ему деньги, и он каждый год по одной-две теплицы новых переоборудовал. И вот так сохранили производство. Не знаю, как там сейчас с точки зрения объемов, а тогда была задача всё оживить. Там и консервный цех работал. И договаривались с УИН , и с воинскими частями, все эти банки — щи-борщи отправляли туда.
Когда у государства есть механизм для управления, что угодно можно спасти. А когда «мы сами тут хозяева»… Куда потом всё это, зачем? Эти станки с КСК, которые тонны весили, отправляли куда? В Китайскую Народную Республику. Как что? Как металлолом. Да что КСК, тогда на границе с Китаем броню с танкового завода задерживали. Да-да, времена были суровые.
— Мы же люди, выполняющие команды. Шел процесс укрупнения субъектов: Усть-Орда, Пермский край, Камчатка и так далее. Вызов в Кремль: «Предлагается начать процесс у вас». — «Это предложение или команда?» — «Ну, считай, команда».
— А его тоже позвали . Да не работал бы тогда, наверное.
— Не знаю, что было бы, если бы.
— Надо. Я до сих пор считаю, что надо. То, что в средней полосе есть территории, которые меньше нашего Читинского сельского района, это ненормально. Это могло быть в 30-е, в 40-е годы, когда на повозках перемещались руководители, на ГАЗ-69 ездили по бездорожью, когда телефонный провод порвали — связи нет. Сейчас, когда видео, электронная почта, электронная подпись, на фига мы такой аппарат содержим в этих субъектах?
— Ну да. Но рано или поздно это бы произошло. По той простой причине, что тогда, очень грамотно воспользовавшись законодательными возможностями, они получали очень приличные налоги (
Минфин это видел и, видимо, давал понять, что надо как-то заканчивать, в том числе и с этими делами. Поэтому мы с Баиром Баясхалановичем получаем государственное задание: начать процесс объединения. Ну а дальше вы всё знаете. Это было задание, и оно было выполнено.
К сожалению, на уровне страны процесс остановился по причине финансового кризиса. Надо было в стране это продолжать. Вот сейчас у нас под 90 субъектов в стране скоро будет, так ведь, похоже? Помните, большой предсказатель Жириновский, я с ним согласен в этой части, однозначно, говорил: «Зачем нам? 50–60 вполне достаточно».
Более того, и внутри субъектов необходимо уплотнение. Вот сейчас делают округа. Немножко не так делают, на мой взгляд. Мы с предполагали вписаться в 10 округов в регионе. И сейчас в ситуации мощнейшего кадрового голода я вижу, что двигались в очень правильном направлении.
— Заголовки. Комментарии — никогда. Почти. Я заголовки читаю, мне очень многое по ним понятно, где правда, где неправда, где фиг, где не фиг. Я даже телевизор смотрю так (к счастью, еще многие, с кем работал, при делах): ага, Иван Иваныч, хорошо говоришь. А вот тогда ты говорил по-другому!
— Ну есть категория руководителей и людей вообще, до которых трава не росла, солнце не всходило. Я не отношусь к этой категории. Более того, я очень уважительно отношусь к тому же Борису Петровичу Иванову , чтобы там ни говорили. Потому что это человек, который в самые смутные времена, с до года находился в тако-о-ой зоне критики. И когда начинают предъявлять — вот, всё развалил и так далее. Ребят, страна развалилась. По полной программе. И эти люди на себе тащили всё это. Да, у нас какие-то противоречия с ним были, но в основном на той почве, что городу всегда денег недодают.
Хотя Борис Петрович Иванов был очень эмоциональным человеком. Он жив, слава богу, здоровья ему. Почему его, может быть, даже сместили. Я считаю, что не за недостатки в управлении, а из-за характера.
— Это можно здесь. Но там, в Москве, этого нельзя делать. А я уверен, что он это и там делал. Он большой профессионал. Но если чувствовал, что что-то не в его пользу, тут же говорил: «Нет! Не дам! Не будет!» Весь разговор. Мне чем-то напоминал категоричностью Бориса Петровича в отдельные моменты Алексей Кошелев
Например, у него почему-то не сложились отношения с Виталий Евгеньевич — очень педантичный человек, очень деликатный, настоящий доктор наук, что там говорить. И очень эффективный, кстати, депутат — по Совету Федерации знаю. Потом он формировал всю законодательную базу, связанную с созданием Забайкальского края. И вот у них не сложились отношения.
Первый же рабочий мой день, заходит Виталий Евгеньевич в кабинет на восьмом этаже, так вот оглядывается: «Я тут, наверное, больше года не был». — «Не понял». — «Не был», — и так вот на меня немножко напряженно смотрит. Я говорю: «Виталий Евгеньевич, давайте лед растопим. Давайте будем работать. Нам тут отступать некуда, мы с вами попали в такую историческую яму, что из нее надо выруливать». Смотрю — оттеплел.
— Всё-то вы знаете. Это на заседании областной думы. Ну смотрите, начался финансовый год. Бюджет бойкотируется и не утверждается. Январь наступил, февраль, март — не можем согласовать ни расходы, ни доходы — ничего. Финансируем по так называемой одной двенадцатой, то есть взяли какой-то период прошлого года, на него ориентируемся, а инфляция сумасшедшая. А главное — дума была очень веселая, идут наезды. Ну приходилось и хлопнуть.
— Иногда помогало. Хлопаю, ухожу, потом смотрю, какая-нибудь делегация приходит в кабинет: «Ну давайте искать решение». Бывало несколько раз, да. Но не было ни хамства, ни оскорблений, ни с какой стороны, были дискуссии.
— Был такой момент. Он же тоже категоричный был человек. Мог взорваться, на эмоциях наговорить. Меня это тревожило. Но Анатолий Дмитриевич был большой профессионал. Он коммуналку содержал, конечно, так, что город не знал проблем.
Мы тогда ликвидировали, когда он работал, больше 20 котельных. Машзаводская только из крупных оставалась. Но тоже, кстати, причина в машзаводе: приходил, как правило, ко мне управляющий и говорил в очередной раз: «Равиль Фаритович, ну, котельная — это последний наш доходный цех». У меня сердце мягкое, хотя надо было, конечно, переключать на централизованное отопление.
Нет, у нас абсолютно нормальные рабочие отношения были. Ну поспорим. Тема одна — деньги. И один на один.
Может быть, он еще помнил, что это я же его позвал на эту работу. Он был депутатом городского совета, который, естественно, нещадно меня критиковал. И когда это в очередной раз произошло, я ответил: «Ну а что критиковать? Приходи да работай, Анатолий Дмитрич». А у нас тогда освободилось место зама по экономике. Такая тоже расстрельная должность вообще-то. Он был начальником завода холодильного оборудования, практик, опытный человек. Приходит: «Я согласен». Через пару месяцев, наверное, заходит и говорит: «Слушай, Равиль Фаритович, ну я тогда был не очень прав, я не думал, что здесь так всё сложно».
— Как развел? Никак не развел, он с удовольствием потом работал.
— Она нам до сих пор поет про тополя . Мы же встречаемся, бываем на каких-то премьерах «Забузоров».
А в остальном... Мне нынешняя кадровая чехарда очень не нравится. Это неправильно. Чтобы грамотно управлять, надо знать матчасть. Как можно за 3 месяца понять, как работает строительный комплекс Забайкалья, например? Или жилищно-коммунальная сфера?
— Я начал эффективно принимать решения на втором сроке губернаторства. Ну потому что надо было съездить, понять, что такое Шелопугино у нас, что такое Газ-Завод, Алек-Завод, в Чару слетать.
Надо было понять, как работает сельское хозяйство. Хорошо, были хорошие учителя: я если приеду к в Приаргунск, она мне, конечно, всё расскажет. Или спрошу, Анатолия Даниловича , он всё покажет.
В Жирекен приехал, хоть и проблемы там, мне весь процесс разберет. Я дилетантски спрашивал: как начинается цепочка, вот взрыв произошел, вот отбор руды, как потом проходит определение обогащенности, вот первое дробление, вот окончательное, вот флотационная машина, что за пена, расскажите. Почему из пены потом металл получается?
И когда ты всё это пройдешь, а я хорошо обучаемый, между прочим, становится понятнее. Кстати, и с медициной так же. Я не стеснялся задавать вопросы. «Что такое томограф? Ну-ка расскажите». Мы же первые томографы привезли с . Интернета тогда не было же, но был Сормолотов. И он мне читает лекцию о том, для чего нам нужен томограф. Я говорю: «Сумасшедших денег стоит». Он мне: «Равиль Фаритович, это сейчас уже есть во многих странах, а мы только-только приступаем».
Была даже ситуация, когда мы горбольницу комплектовали. Мы ее решили достроить, но не достроили, потому что нас отправили отдыхать. Потом Анатолий Дмитриевич продолжал это дело, подхватил, довел до конца. Но успели согласовать кредит на весь перечень оборудования, с очень серьезной скидкой. Там цена вопроса была , по тем временам фигня, а сейчас тем более. И один из представителей-инвесторов по итогам заключения договора поднимает тост и говорит: «Ну, конечно, мы вам уступили, потому что мы у вас побывали, видим, в каких условиях вы живете и работаете. Тем более вам, Равиль Фаритович, легко, вы медик, вы нас убедили». Я говорю: «Я не медик». — «А кто?» Я говорю: «Я учитель». — «А откуда вы знаете неонатальный скрининг, ангиографы, томографы?» — «Так а вот с этими людьми 20 лет поработаешь, не такому научишься».
Одно из важнейших качеств руководителя — не стесняться спрашивать. Хоть будь ты теоретически семи пядей во лбу. Поэтому я всё время говорю: один в поле не воин. Многое решает команда. И слушать надо специалистов.
Вот как перинатальный центр появился. Их еще только-только начали в стране строить, с десяток был по стране. Заходит Сормолотов, заносит проект: «Есть возможность нам получить софинансирование, попасть в строительство». Я говорю: «Сколько цена вопроса?». — «Ну два с лишним миллиарда». По тем временам. Два с лишним миллиарда. И условия софинансирования — миллионов 700 нам надо будет найти. Я говорю: «Борис Петрович, ну нету денег-то». Сижу думаю — другие же как-то строят, надо как-то решать.
Тем более, задачу тогда поставили — резко сократить детскую, материнскую смертность. Кстати, мы хорошие результаты имели, когда уходили. Очень хорошие. Я сейчас удивляюсь, к сожалению, падаем, похоже.
Я спрашиваю: «Это нам поможет?» Сормолотов говорит: «Однозначно. Мы резко поднимем показатель». Тем более на тот момент были проблемы с родильными домами. Амурская, Шилова — постоянно «горели». На медицинском языке это инфекция какая-то. «Загорелся» роддом — это караул. Я признаюсь, я ручку взял и подпись поставил. Думаю: «А чем черт не шутит».
— А фиг знает, где. Ну потом нашли. Как-то же находили. Брали кредиты, только не банковские, а кредиты у Минфина, там под 0,1%, можно было пролонгировать их. Мы коммерческие кредиты брали, только когда кричащая ситуация. И то я всё время говорил: максимум на полгода, чтобы проценты не щелкали, на обслуживание большие суммы не уходили. И, когда я уходил, долгов по коммерческим кредитам вообще не было.
— Нет. Это отдельная эпопея. Я подвергался практически ежегодной жесткой критике за то, что включал в расходы эти 40% для бюджетников. Но мне каждый год удавалось их отстоять. Для этого надо было добраться как минимум до первого зама и потом попасть в Минфин. Помню, мне Зубков , будучи премьером, подписывал. Помню, Фрадков мне подписывал. Надо было зайти просто к человеку, рассказать. Сказать там — товарищ премьер, так и так, ну, давайте последнее отберем? В этом случае учительница будет получать на 20% меньше железно. Ну разве это нормально?
Так получалась резолюция «Согласен». В Минфине, правда, всегда потом ворчали, возмущались, но включали это не в трансферт, не в субсидирование, а вроде за счет собственных средств. Но мне-то важно было, что нет отказа полного.
— Я комсомолец, никогда в жизни не носил галстук, иду в горком инструктором. , по-моему, год. Мне секретарь горкома Владимир Иннокентьевич Садовников говорит: «Равиль Фаритович, я ведь тоже не люблю галстуки носить. Но придется. Есть определенный порядок. Правда, он нигде не прописан. Но есть». У меня галстука-то нет. Пришлось покупать галстук. Вот такие были учителя. Как они учили, начиная от дресс-кода, заканчивая поведением.
— Тогда всех поддавливали, даже в Кремле. Я помню, были Владислав Сурков и представитель «Единой России». Предвыборные какие-то дела. Сурков спрашивает: «К Равилю Фаритовичу есть вопросы?» Тот говорит: «Вопросов вообще-то нет, там у них вроде нормально всё. Но, единственное, что он категорически отказывается вступать в партию». Сурков мне: «А что, Равиль Фаритович?» Я говорю: «Вот, Владислав Юрьич, послушайте, пожалуйста. Когда был главой города, с трибуны на площади во время митинга сказал недовольным: "Давайте договоримся так: пока я руководитель (я не сказал — мэр), я не буду нигде состоять"».
— Я не думал, что мне это понадобится когда-нибудь, кроме этой площади! И я это Суркову рассказываю. Сурков — мужик глубокий. Он поворачивается к этому товарищу: «Уважать такую позицию надо». Всё, всё прекратилось. Мгновенно.
— Не знаю. Громко слишком — коммунизм. Вот современный социализм жалко, что не построили. Однажды — я поражаюсь, почему меня тогда не снесли, — в 96-м году, в первую нашу предвыборную кампанию, приехал в Нерчинск. Там в кинотеатре полный зал взрослых людей, холодина и на меня наезд по полной программе. Ну а я только приступил в феврале, полгода всего прошло. Но было за что, честно говоря: зарплаты нет, пенсия задерживается, у нас при коммунизме-социализме было намного лучше и так далее. А правда было лучше. Понятнее было всё, что там говорить.
Я не знаю, тогда почему не сдержал эмоций, немножко дернулся: «Слушайте, а вы чо на меня наезжаете? Я хоть одно слово плохое про социализм сказал?» Такая пауза. «Если хотите знать мое мнение — а это 96-й год, когда «тише, не говори про СССР, компартия — это вообще уголовники» — при социализме хорошего было больше, чем плохого». Зал аплодирует. И тут я уже начинаю им управлять — забор покосился, упал, улицы залиты. Вы то, что не требует денег, можете вообще делать? Забор-то поднять и покрасить можно же? Людей не замораживать можно?
Сейчас вот меня принято называть «первый губернатор Забайкальского края». Исторически правильнее и важнее в сто раз, мне кажется, говорить о том, что волею судьбы я оказался на острие исторического цикла здесь, в Забайкалье. Важнее говорить, что по-настоящему демократические принципы начали приходить к нам с октября 1996 года, когда был избран всенародным общим тайным голосованием первый глава области. Им я оказался. Потому что все предыдущие поколения, с царских времен, были, по-честному-то, назначены. Это важнее для истории, я вам как историк говорю.
— Все. Любую. «Жила бы страна родна-а-ая. И не-е-ету други-и-их забо-о-от. И сне-е-ег, и ве-е-е-тер» .